Игумен Вениамин (Новик)

 

Богословие и позитивная наука: противостояние или взаимодополнение?

 

“И под личиной вещества бесстрастной

Везде огонь Божественный горит…”

В.С.Соловьёв

 

«Я не могу найти слова лучше, чем  ‘религия’,

 для обозначения веры в рациональную природу реальности»

А.Эйнштейн

 

 

Известно, что когда-то религиозное мировоззрение включало в себя всю полноту взглядов, в том числе и элементы научного познания. Можно сказать, что религия - это интуиция целостности Бытия, включающая в себя не только мистическое, но и этическое измерения. Но в дальнейшем духовно-интеллектуальное развитие человечества пошло по пути дифференциации и специализации сфер познания. Это связано со все более раскрывающейся сложностью мира и с неспособностью обычного человеческого сознания охватить многоаспектность мироздания, составить целостное мировоззрение.

В Новое Время значительно усилился интеллектуальный познавательный процесс последовательного уточнения знания в сферах, ранее подлежащих целостному (образному) религиозному осмыслению. Религия, «освобожденная» от необходимости давать адекватную картину мироздания, также уточняла свои прерогативы. Наступила эпоха «раздела сфер влияния». Это была эпоха деизма и морализма в религии, время ее спиритуализации и демистификации одновременно. Даже атеизм промыслительно выполнил свою положительную (очистительную) функцию, как считал А. Мень, разрушив некоторые квазихристианские религиозные формы[1].

Но самое “страшное” было в смене системы аргументации. Методология доказательства, основанная на ссылках на авторитетные источники (предание, традиция, культура), сменилась доказательством, логическим дискурсом, основанном на внеисторическом рацио, «чистом разуме» (Кант). Началась механизация и формализация мышления, оторванного от мистического истока Бытия. Не случайно это, через промежуточную стадию деизма, вызвало кризис религиозности, построенной, в основном, на традиции с ее принципом обоснования утверждений путем ссылок на авторитетные источники.

Этот процесс (с сопутствующей ему идеологией) назвали “секуляризацией” и “модернизацией”. Началось то, что позже определили как  “научно-техническую революцию“. Рациональная парадигма, основанная на фактах и их логической интерпретации, стала методически и методологически вторгаться и в сферу философии, стремясь лишить ее собственного предмета исследования, превратить ее в “науку”. А религию, стали рассматривать лишь как компенсаторную функцию в условиях неполного (пока еще!) знания, как-то забывая о том, что далеко не все вопросы (причем, самые главные вопросы бытия, связанные со смыслом жизни!) поддаются научной методологии. Это направление получило, как известно, название “позитивизма”. Философия же из «служанки теологии» стала постепенно превращаться в «приживалку» позитивных наук, которые «конкретным делом занимаются».

Проще всего было бы мирно разделить “сферы влияния”. Мироздание имеет иерархическую многоуровневую структуру. Наука и религия должны, соответственно, заниматься своими областями. Религия - духовной сферой, наука - материальной. Но оказалось, что подобную теорию “двойственной истины” чрезвычайно трудно реализовать в социокультурной практике, особенно во время кризисов, когда ищутся универсальные рецепты. Наука, если и не противоречит религии в прямой форме, все-таки делает это косвенно, на уровне человеческой психики. Ограниченность психических и интеллектуальных ресурсов человека, делает очень трудным совмещение различных парадигм, методологий и концепций, претендующих на абсолютность. Каждый специалист находится как бы под гипнозом своей науки и пытается придать ей универсальное значение.

Данные Всероссийского центра по изучению общественного мнения показывают, что приблизительно половина наших сограждан остаются индифферентными атеистами. В то время как одни уверенно заходят в церковь и уже знают, какие молебны в каких случаях заказывать, другие продолжают задавать все тот же вечный вопрос: а как все-таки можно показать, что Бог существует?  Было бы лукавством говорить, что это даже хорошо, что нет полных доказательств существования Бога, что надо «просто верить и не задавать вопросов». В человеке имеется неискоренимая потребность согласовывать разум и веру, а не просто разводить их по разным углам. Апологетика, таким образом, с ее сверхзадачей доказательства того, что нельзя полностью доказать, остается всегда актуальной. Недостаточность разведения по «разным углам» религии и науки признает каждый честный мыслитель, тем более, что ни та, ни другая не соглашается ни на какие «углы», а претендуют на большее.

Сегодня, когда мировоззренческий маятник в нашей стране отходит от “диамата”, идеологически оправдывавшего (как всякое “единственно верное учение”) насилие (как идеологическое, так физическое; ради «пользы дела», конечно), можно более спокойно взглянуть на соотношение науки и религии.

Что есть Бытие, существование, сознание, бесконечность, свобода? Как они соотносятся друг с другом, как взаимосвязаны? Каким образом онтологические и космологические представления связаны с этическими? Звездное небо над головой, по словам Канта, с нравственным законом внутри нас? Можно ли говорить об этической категории добра как о чем-то объективно значимом (реализм), или следует понимать этические нормы как нечто условное, относительный социально обусловленный продукт человеческого субъективизма? Номинализм все еще жив и даже набирает силу на бытовом уровне![2] Этические номиналисты и релятивисты очень любят приводить в качестве примера какие-нибудь экзотические острова, где все якобы наоборот. То, что у нас считается добром, там считается злом. При этом почему-то не замечают, что даже на самых экзотических островах тоже далеко не все позволено. Заповеди “не убивай”, “не воруй”, «не вреди другим» составляют общий этический императив (в отрицательной форме) всех серьезных религий. Древнее «золотое правило нравственности», повторенное Христом (Мф. 7,12), утверждает то же самое.

Чудеса (основной пункт критики атеистов) — не самое главное в религии, решающей мучительный вопрос о связи конечного с бесконечным, человека с Богом, вопрос о смысле человеческого бытия.

В ходе мировой истории человеческая интуиция наткнулась на некую связь между этическими категориями и вечностью (может быть, это самое главное открытие человечества!). На языке математики, религия (особенно христианство) совершает предельный переход от конечного к бесконечному, от человеческой субъективности, как чего-то случайного и частного, к объективной значимости личностной неповторимости; от философии как мужественного поиска смысла жизни своими человеческими силами, к мужеству принятия Божественного Откровения, для восприятия которого нужна прежде всего чистота сердца и способность идти на риск веры. Христианство (самая радикальная религия!) уже прямо нам говорит о нашей связи не только с вечностью, но и с Тем, Кому она принадлежит. Если нет Вечности, то откуда у нас стремление к ней? “Кто же так поиздевался над человеком?”, — можно воскликнуть вслед за героем эссе Ф.М. Достоевского “Приговор”[3]. То, что в Сверхъестественной силе над нами больше добра, чем зла, более того, то, что Бог есть любовь (1 Иоанн. 4,8), явилось величайшим Откровением свыше человечеству.

Наука хвалится материальностью своих достижений. Но наука дорого платит за свою конкретность и точность. Эта плата есть узость исследуемой области (материальный мир). В эту цену входит и ограниченность соответствующей методологии: наблюдаемость и повторяемость эксперимента. Наука ищет, прежде всего, ответ на вопрос “как”, не посягая на решение главного вопроса: о смысле человеческой жизни: «зачем»? А.Эйнштейн говорил, что наука не может создавать целей и еще менее способна вселять их в людей. Самое большее — наука может предоставить лишь средства для достижения некоторых целей.

Задумаемся, почему неуважение к тайне Бытия, отсутствие благоговения перед жизнью, всякого рода идеологизация (даже принципов добра и ”общего блага”), попытки рассматривать общество как “объект управления”, объект манипуляций — приводят к таким печальным последствиям, социальному, а затем и физическому чернобылю?

Если смерть естественна, то что же мы так страдаем при смерти наших ближних и даже при смерти домашних животных? Здесь дело не только в привычке к ним. И даже не в мистическом ужасе перед физическим небытием, хотя он тоже много значит. А в том, что мы чувствуем возможность чего-то иного, какой-то иной жизни. Волнующую возможность какого-то нового Единства, которое может не состояться (на библейском языке это называется «раем» и «адом»).

В нас есть удивительная способность-потенция к трансцендированию, способность мысленно, в воображении преодолевать любые ограничения (в том числе и любые законы). Это было блестяще показано Ф.М. Достоевским в “Записках из подполья”, где безымянный главный герой заявляет, что ему законы природы “не нравятся”. Это не просто “блажь”, некое самодурство, ведь все значительное зачинается в ментальной сфере, к которой мы, как сотворенные по образу и подобию Божию, причастны. “Невозможное человеку возможно Богу” (Лк. 18,27). Человек же создан по образу и подобию Божию, и кто может определить его границы и возможности? Людям в лице апостолов обетовано передвижение гор (Мф. 17,20), и, можно предположить, не только гор.

Разве мы выяснили, каким образом из мертвой материи образуются живые организмы, сложность которых (даже у амебы!) превосходит сложность любого современного компьютера? Любой математик скажет, что комбинаторная вероятность самозарождения жизни практически равна нулю. Еще более непонятно, какая такая сила заставляет все живое бороться за существование!? Почему эволюция вообще не остановилась на уровне булыжника, обладающего максимальной, по сравнению со всем живым, прочностью и стабильностью? Почему все вообще не рассыпается (в соответствии со Вторым началом термодинамики) в пыль, как старый дом, например, если его не ремонтировать? Очевидно, что беспорядок более естественен, чем любой порядок. В православном песнопении (воскресная утреня) есть дивные слова: ”Святым Духом всякая душа живится... светлеется Троическим единством, священнотайне”. Кто-то воскликнет: неужели это надо понимать буквально? Но все живое, как высшая форма упорядоченности, есть противостояние естественно нарастающей энтропии и в этом случае очень неестественно. Если представить, что мы одни во Вселенной, то степень этой неестественности еще более возрастает. КТО же противостоит столь естественной энтропии (хаосу)?

Физики знают не только о “Большом взрыве”, по сути дела подтверждающем библейскую космогонию (возникновение мира “из ничего”), но и о тончайшей сбалансированности мировых констант: гравитационной постоянной, скорости света, заряда электрона и др., без чего само возникновение жизни было бы невозможно[4]. Жизнь - это очень прихотливый и нежный цветок на фоне страшной игры космических сил. Мы на Земле, оптимально удаленной от Солнца, под покровом атмосферы, защищающей нас от радиации и резких перепадов температур, поистине “как у Христа за пазухой”.

Отрицая Высший смысл, придется приписать материи свойства Бога и, прежде всего, вечность, разумность, способность к “самоорганизации” и бесконечному развитию. Вместо слова “Бог” материалисты поставили слово “само”, не объяснив ничего, создали психологически, таким образом, иллюзию объяснения. Ведь “само” означает ничто иное как замаскированное «ex nihilo». Бог в этом случае не исчезает, он лишь (как спонтанно разумное начало) «переносится» внутрь материи.

Бунт против Бога неизбежно оборачивается бунтом против человека, как созданного по Его образу и подобию. Как говорил Николай Бердяев, если Бога нет, то и человека нет.

Не естественнее ли предположить, что существует некий Вселенский высший разум, чем представлять мир как механическое нагромождение малосвязанных друг с другом элементов?

Бездушное механистическое мировоззрение все еще преобладает в христианском (или постхристианском? - можно долго спорить о степенях христианизации) мире. Древний человек, воспринимающий мир как одушевленное целое (пантеистический анимизм) был ближе к Истине, чем многие наши современники, которые вначале отождествили религию с моралью, а затем отмахнулись от нее как от чего-то скучного и относительного, живущие, в основном, по законам «мира сего», как, впрочем, и многие номинальные христиане, бездумно поедающие мясо не ими убитых животных, носящие содранные кем-то с них шкуры, не чувствующие никакой ответственности за тех, кто все это делает, ответственности  за целое. Мы постоянно меняем Высший христианский реализм на совсем другие виды реализма - реализм “бытовизма” (жить-то надо!) или «реализм» корпоративной этики (а куда денешься!). Зная, что не можем двигать горы, мы не хотим, образно говоря, двигать даже стулья. Этому очень способствует утрата чувства целого, сведение религии к “частному делу”.

Ученый, сознает он это или нет, постигает премудрость Творца, зашифрованную в творении. Уводит от Бога не наука, а полунаука, — считал Френсис Бэкон. Та самая самоуверенная “образованщина”, о которой, продолжая традицию “Вех” (1909), говорил А. Солженицын в сборнике «Из под глыб» (1974).

Важнейшим свойством христианского мировоззрения является его принципиальная открытость, не позволяющая создавать никаких идолов, как бы трансцендирующая (переступающая) их. Это отражается в богословском “принципе апофатизма” (отрицательное богословие, методологически рассуждающее от противного). Некоторую аналогию этому можно найти в методологии научного исследования: отрицательный результат — тоже результат. Апофатическая методология в Новое время нашла дополнительное обоснование в связи с критическое оценкой наших познавательных способностей. Атеизм же можно рассматривать как предельный случай гипертрофированного апофатизма.

Есть еще один аспект богословского апофатизма, сходный с тем, что наблюдается в науке. Одна из наиболее глубоких закономерностей Мироздания состоит в том, что предметность, детерминированность мира как бы убывает по мере приближения к его первоосновам. Это ярко проявляется в микрофизике. Вспомним принципы неопределенности и дополнительности (различные системы  описания одного феномена взаимодополняют друг друга). Здесь ученые наткнулись на некоторые как бы непреодолимые границы, невозможность создания одной системы полного описания объекта исследования путем последовательных уточнений. Да и само классическое (механистическое) понятие объекта стало исчезать. Выяснилось, что микрочастицы вовсе не очень маленькие «шарики» (не частицы только, но и волны), что у них какие-то совершенно иные отношения с пространством, чем у макрообъектов.

В богословии тоже говорится о Божественном ничто, о сущности Божией, которая принципиально непознаваема. Но отдельные проявления Божества все-таки познаваемы, - утверждает катафатическое (положительное) богословие. Именно личностный аспект Божества, связанный со свободой и столь важный для христианства, кладет непреодолимую границу для научной методологии в богословской сфере (да и вообще в этике).

Сегодня анализ в мышлении все еще преобладает над синтезом. Возобладавший в Новое время механистический редукционизм (стремление рассматривать любую сложность как совокупность простых элементов) надолго вытеснил органическое миропонимание. Была создана даже методология деконструкции в философии (Жак Деррида). Но думается, что полная «деконструкция» снова выведет нас на неделимую целостность.

Представляется, что должно быть некоторое органическое взаимодействие разных начал, учитывающее иерархическую структуру мироздания, то что ранние славянофилы называли «цельным знанием».

Недавно в науке возникло новое направление “синергетика”. Это даже не наука, а методологическая установка, ориентированная на целостно-системное восприятие мира. В святоотеческой литературе существует понятие “синергия”, предполагающее  гармоническое взаимодействие, включающее совместное действие Божественной и человеческой энергий. Чем далее, тем более наука косвенно подтверждает то, что изначально было известно в религии.

Труднее всего религиозному осмыслению поддается даже не бытие Бога (в последнее время многие как-то подозрительно легко «соглашаются» с бытием Бога), а именно “условия”, то есть вроде бы промежуточные, «вторичные ценности» (культура), а также мера нашего взаимодействия с окружающей реальностью.

Если растение тянуть за макушку, то оно быстрее не вырастет. Если же за ним разумно ухаживать, создать ему условия, то оно может принести плоды. То же самое можно сказать и об обществе. Хорошо известно, чем закончились у нас многие форсированные «мобилизационные проекты” и «целевые программы», строительство «нового мира». Да, будут «новое небо и новая земля», но несколько иным образом (Откр. 21,1). Не следует создавать апокалипсис в «отдельно взятой стране».

Идея управляемости, ставшая идолом в век НТР, когда почти все стало рассматриваться  как “объект управления” и манипулирования, тоже, как выяснилось, имеет свои границы. Так академик Н.Н. Моисеев писал, что “возможность планомерного развития общества — заблуждение, чреватое трагическими последствиями”[5]. Сложность управления системой находится в экспоненциальной зависимости от сложности самой системы (то есть возрастает в значительно большей степени). Это окончательно развенчивает рационалистический миф (утопию тотальной управляемости) и вновь актуализирует необходимость характерного для религии целостно-образного мировосприятия, противостоящего методологическому редукционизму[6], всегда носящему форсированно-механистический характер. Но нам предстоит не вернуться, а сделать шаг вперед, к новому целостному миропониманию, органика которого всерьез бы воспринимала свободу осознавшей себя во всей полноте образа и подобия Бога человеческой личности. На философском языке это означает принцип открытости. Но не всему на свете, а  - благодати Божией.