Дёмин
Р.Н., преподаватель истории философии гимназии
«Петершуле»
Творческое наследие Н.А.Козырева в
контексте одной из традиций истории философии
Если мы посмотрим недавно вышедшую самую
полную энциклопедию русской философии под общей редакцией М.А. Маслина
(М.,2007), которая не так давно была представлена на одном из заседаний по
истории русской философии в РХГА, то имени Николая Александровича Козырева мы
там не найдем. Не найдем мы упоминания его имени и на страницах самых полных
монографий и пособий по истории философии. Если посмотреть именной указатель к
опубликованной в 2002 году монографии Любинской Л.Н. и Лепилина С.В. «Проблема
времени в контексте междисциплинарных исследованиях», то в этой подробно
рассматривающей различные аспекты загадочного феномена – времени, можно найти
множество имен, но нет имени Козырева. Кажется странным, что такой оригинальный
мыслитель, такой замечательный русский
ученый, чье творческое наследие обладает огромным эвристическим началом, не
заслужил даже упоминания.
И вот в связи с этим
обстоятельством позволю себе предложить Вам несколько своих соображений,
касающихся взглядов Козырева. Известно, что история философии и науки может
рассматриваться как некий колоссальный гипертекст. Это понятие (введенное в
употребление в 1965 году математиком, философом и программистом Теодором
Нельсоном) обозначает документ, составленный из множества относительно небольших
фрагментов. Причем этот документ составлен таким образом, что эти фрагменты
можно читать не в одном, раз и навсегда заданном порядке (например, как обычно,
по номерам страниц), а разными путями в зависимости от интересов читателя –
причем пути эти равноценны. Таким образом, исследователь свободен в выборе маршрута.
Обращаясь к страницам
истории философии, причем не только западноевропейской, но мировой истории
философии, мы видим, как много различных мыслителей самого разного калибра, от
великих до сравнительно малоизвестных, уделяли и уделяют внимание проблеме
времени. Однако следует отметить, что мыслителей, ставящих время во главу угла,
считавших время началом всего, не так уж много.
В древней Индии учение
о времени, как и учение о пространстве
не являлось исходной точкой ни одной из шести главных философских школ.
Считается, что наибольшее внимание этим вопросам уделяется в школе вайшешика,
где время и пространство входят в число девяти субстанций и рассматриваются как
таковые. Однако, как пишет Ф.И. Щербатской, среди философских систем, которые
прекратили свое существование то ли потому, что
слились с другими, то ли потому, что были забыты, есть одна, которая
прямо называется «философией времени» (kalavada). Есть основание предполагать, что она была довольно
распространена, так как есть упоминания и в эпосе, и в древнейшей, буддийской,
и в джайнской литературе.
В чем заключалось это
учение о времени из-за незначительности дошедших до нас сведений трудно
сказать. В эпосе время воспевается как причина всего сущего, причина рождения и
смерти, фактор, управляющий ходом всей жизни. Насколько можно судить, учитывая сведения одного джайнского автора, время
признавалось абсолютным началом всего мира, первопричиной бытия. Очевидно, что
уже тогда разбирался вопрос о том, представляет ли время единое, вечное,
всеобъемлющее, не изменяющееся начало, или оно разделяется на отдельные
времена, на части времени. Если оно вечное и не изменяющееся бытие, то оно не
может быть причиной явлений, сменяющихся во времени. Для объяснения смены
явлений принималось существование другого изменяющегося времени, которое сопутствует
абсолютному времени и, будучи добавочной
и сопутствующей причиной, обусловливает смену явлений и их чередование во
времени. Из этого известия, говорит историк индийской философии, можно видеть,
что те логические противоречия, с которыми связано понятие длящегося времени,
сознавались в Индии уже в очень древнее время.
И в позднейшее время продолжались попытки объяснить смену явлений
сопутствующими, добавочными факторами, так как длящееся время, или субстанция,
имеющая длящееся бытие, признавались для этого недостаточными. В более позднее
время от этой философии ничего не осталось, она или забылась, или, что более
вероятно, слилась с астрономией; самое название ее, kalavada, обозначает также астрономию. Шридхара, говоря, что
время разделяется на моменты, секунды и т. д., ссылается на математику и
астрономию, где учение это развито в подробности.
Щербатской отмечает,
говоря об истории древнеиндийской философии, что «понятие абсолютного времени
как высшего начала мироздания, исчезнув из общей теоретической философии, продолжает
жить в религии – этой всегдашней спутнице философии». Одна из форм, в которой
чтится бог Шива, носит имя Mahakala, т. е. «Великое
Время». В упанишадах встречается сравнительно немного рассуждений о времени. В
одной из упанишад находится древнейшее упоминание тезиса о мимолетности всего
сущего, который впоследствии стал основным тезисом буддизма.
Обратим
внимание на следующие
слова крупнейшего знатока древнеиндийской философии: «Размышления о сущности времени
естественно соединялись с исчислением времени по небесным светилам, и философия
таким образом переходила в астрономию». Запомним также, что, по мнению
Щербатского, философия времени была
старше основных философских школ.
Перейдем теперь к
древнегреческой философии. Насколько философия в Греции была связана с
астрономией, насколько эта связь обуславливала внимание к проблемам времени?
Исследуя эту традицию,
уместно привести слова известного русского философа Н. Ф. Федорова,
неоднократно высказывавшего мысль о том, что первые философы были астрономами.
По его мнению, «отвлечение философии от астрономии сделало непонятным самый
вопрос об основе, опоре, причине»; «философия, отыскивая смысл всего, не знала
своего происхождения, своего riason d'etre., утратила
и смысл
своего существования».
Однако, следует указать и другую позицию.
Великий немецкий философ Гегель в «Лекциях по истории философии» пишет, что
хотя представления о небесном своде, звездах, объяснение солнечных или лунных
затмений также называли философией, они не должны входить в историю философии.
Такая позиция представляется малоплодотворной, если руководствоваться ею в
историко-философских исследованиях ранней философии. Она не позволяет увидеть
особенностей становления философии, общие моменты ее развития, например,
формирования философии Греции и Китая, и ведет к разрыву изучения философии,
религии и науки в их исторической перспективе.
Очевидно также, что
для изучения подобной традиции должны быть объединены усилия историков
философии, историков науки, прежде всего историков астрономии, историков
религии, математиков, даже археологов, что позволит осуществить более
адекватную реконструкцию историко-философского процесса.
Попробуем подтвердить античным материалом слова
замечательного русского мыслителя Николая Федорова о том, что в древности
философы были астрономами.
Возьмем такое произведение Лукиана, как «Икароменипп, или заоблачный полет». Оно относится ко второй половине нашей эры. Напомню, что главным действующим лицом этого диалога выведен некий Менипп. Менипп, презирая такие блага как богатства, власть, могущество, страстно хочет узнать о космосе, о том, кто его создатель, где его начало, какова его конечная цель. Я бы специально подчеркнул, среди того, что хочет узнать Менипп, следующее: кто создатель космоса и какова его конечная цель.
Ему непонятно также все имеющее отношение к луне.
Молния, гром, дождь, снег, град – все это для него загадка. Желая выяснить все
это, он и обращается к философам, так как считает, что именно они «возвестят полную
правду». Он обращается к лучшим из них, то есть к тем, у кого самая густая
борода, бледный цвет лица и наиболее угрюмый вид. Заплатив часть денег, он
просит философов объяснить ему небесные явления и устройство вселенной. Однако
Менипп скоро разочаровывается. Мудрецы дают ему противоречивые объяснения. Мало
того, по его словам, «прочно ступая по земле, ничем не возвышаясь над нами,
ползающими по ней, философы видят не лучше своих соседей, а иные по старости и
немощи и вовсе близоруки. И тем не менее они утверждают, что различают границы
неба; указывают размеры солнца, проходят по надлунным пространствам и, точно
свалившись со звезд, определяют их величину и вид». «Часто, – говорит Менипп, –
они не в состоянии ответить даже на такой простой вопрос, сколько стадиев от Мегар
до Афин, зато точно знают, каково расстояние между луною и солнцем; дерзают
определить его в локтях, измеряют толщу воздуха, глубину океана, окружность
земли, чертят круги, нагромождают треугольники на квадраты ты, изучают
всевозможные сферы, даже само небо».
Менипп также приводит
взгляды философов, что солнце есть раскаленный шар, что луна обитаема, что
звезды пьют воду, которую солнце словно на колодезной веревке черпает из моря и
поровну распределяет между ними. Я думаю
большинство из присутствующих вспомнило, что утверждение, что солнце
раскаленный шар, принадлежало Анаксагору и его последователям, что об обитаемости Луны говорили некоторые
пифагорейцы, в том числе и Филолай (44 А 20), а о питании звезд, комет а также
и самого солнца говорил Анаксгор и Гиппократ Хиосский (42 А 5). Обитаемость
Луны обыгрывает сам Лукиан в «Правдивой истории» и другие авторы. Как видим,
занятия тех, кого относят к философам, к мудрецам, в значительной мере
совпадают с тем, что можно отнести к астрономии, метеорологии и космологии.
Напомню также о решении Мениппа подняться на небо, чтобы выяснить истину. Отрезав у орла и коршуна по крылу и привязав к себе, он поднимается сперва на Луну, а затем в чертоги Зевса. Луна просит его передать жалобу от нее Зевсу на философов. Она жалуется, что «возмущена нескончаемой и вздорной болтовней философов, у которых нет иной заботы, как вмешиваться в мои дела, рассуждать о том, что я такое, каковы мои размеры, почему иногда я бываю полумесяцем, а иногда имею вид серпа. Одни философы считают, что я обитаема (Филолай), другие – что я не что иное, как зеркало, подвешенное над морем (перипатетик Клеарх), – словом, каждый говорит обо мне, что взбредет ему в голову». (Ср.: «...Клеарх говорит, что так называемый лик Луны есть видимое зеркальное отражение и подобие великого (земного) моря» (Плутарх «О лике, видимом на диске Луны»)).
Можно возразить, здесь
речь идет о свидетельстве текста второго века. Возможно, это исключительное
явление. Вспомним написанный ранее
сочинения Лукиана текст Плутарха (ок. 46 – после 119) «О лике, видимом на диске
луны». Данное сочинение, затрагивало те же вопросы. М.С. Петрова, комментируя
сочинение Плутарха, отмечает, что обсуждаемые в книге темы вызывали необычайный
интерес у образованных людей того времени. Вспомним, также сочинение «О
круговращении небесных тел» философа-стоика Клеомеда, жившего во втором веке,
свидетельствующее о том, что в позднем стоицизме существовал интерес не только
к этике. Чтобы дать представление о том,
философы каких школ рассуждали об всех этих вещах, напомню текст Лукиана. Луна просит Мениппа передать Зевсу, что она не
сможет дольше оставаться на своем месте, если Зевс не сотрет в порошок
философов: «пусть Зевс разрушит Стою, поразит громом Академию и прекратит
бесконечные разговоры перипатетиков». «Только тогда, – говорит Луна, – я обрету
покой и освобожусь от их ежедневных измерений».
И, как мы помним, в конце произведения боги принимают решение истребить
философов, и Менипп спешит на землю в Расписной портик, чтобы сообщить прогуливающимся
там философам это радостное известие.
Гегель в своей
диссертации «Об орбитах планет» отмечает, что нет предмета более достойного
философского рассмотрения, чем то живое существо, которое мы именуем солнечной
системой, а «похвала, которую Цицерон воздает Сократу за то, что он низвел
философию с неба», либо, по мнению Гегеля, вообще не заслуживает внимания, либо
должна быть истолкована иначе; следует приложить все усилия с целью поднять ее
(философию) на небо. Говоря о похвале Цицерона Сократу, Гегель имеет в виду,
следующий фрагмент из пятой книги «Тускуланских бесед» Цицерона: «Но от древнейшей
философии до самого Сократа (а он учился у Архелая, который был учеником
Анаксагора) главным предметом философии были числа и движения: откуда все берется,
к чему приходит, какова величина светил, расстояния между ними, пути их и
прочие небесные явления. Сократ первый свел философию с неба, поселил в
городах, ввел в дома и заставил рассуждать о жизни и нравах, о добре и зле».
Аналогичное место встречается у Цицерона в «Учении академиков» (вторая редакция
– IV 15). Там близкие
слова вложены в уста Bappoнa. Кстати, обратим внимание на то, как не
«по-философски» звучит в наше время тема философской диссертации Гегеля.
Здесь также возможно
возражение: насколько это представление о философии как рассуждении прежде
всего о небесных явлениях, высказанное Цицероном приблизительно во второй
половине I в. до н. э., подтверждается
другими более ранними свидетельствами.
Известно, что
досократовские мыслители, начиная с Фалеса, уделяли большое внимание вопросам
астрономии. Как справедливо отмечал А. О. Маковельский, «астрономия и
метеорология представляли у древних одно целое и вначале составляли часть
философии». Поэтому неудивительно, что, например, во второй половине V в. до н.э. (особенно после Анаксагора) метеорология
(в широком смысле слова) ассоциировалась
с философией. При этом философия понималась
как поверхностное, лишенное практического значения мудрствование да еще
ведущее к безбожию. Согласно Greek
English Dictionary
Лиделл-Скот-Джонса, впервые
термин «метеорология» встречается в трактате гиппократовского корпуса «О воздухах,
водах и местностях», датируемом приблизительно концом V в.до н.э. Кроме этого, из Симпликия, имевшего на
руках сочинения Диогена Аполлонийского, мы знаем, что этот досократовский
мыслитель, живший или несколько ранее или во времена появления трактата «О
воздухах, водах и местностях», написал сочинение, носившее название «Метеорология».
Поэтому нельзя согласиться, автором
примечания к русскому переводу
«Метеорологики» (338 а 5), считающим,что в дошедших до нас текстах
термин «метеорология» встречается впервые у Платона в «Федре» (264 е).
Насколько широко было
распространено отождествление рассуждений о небесных явлениях с философией,
можно судить по следующему факту. В «Апологии Сократа» философ приводит слова
своих обвинителей, утверждающих, что Сократ портит молодежь; они говорят о том,
что вообще принято говорить обо всех, кто философствует: «...что, мол, ищут в
небесах и под землей». Сходно с этой характеристикой философствующих и
изображение в «Облаках» Аристофана учеников Сократа, занимающихся изысканиями
того, что под землей, и исследующих небесные явления (Nub 187—193). Некоторые считают, что Аристофан высмеивает
в комедии учение Диогена Аполлонийского, причем, употребляя даже термины самого
Диогена, но приписывает это учение Сократу. (Срв. названия произведений
Гераклида Понтийского «О небесном», «О подземном» D.L. V, 87). Автор схолии к аристофановскому «Миру»
указывает на то, что в «Облаках» философы назывались «метеоролесхами», т.
е. «рассуждающими, болтающими о небесных явлениях». Автор схолии имеет в виду
другую редакцию «Облаков». Как известно, существовало несколько редакций этого
произведения Аристофана.
Это в известной
степени подтверждается и словами Плутарха о том, что в то время (то есть в
последних десятилетиях 5 века до н.э.) сочинение Анаксагора, в котором
излагалась теория лунных затмений, считалось запрещенным и «ходило по рукам с
соблюдением осторожности». Плутарх отмечает также, что физиков и метеоролесхов
тогда еще не терпели (А 18 ДК).Укажем также и на автора, входящего в Гиппократовский
корпус, трактата «О древней медицине», восставшего против вторжения в медицину
философии. Автор критикует метод гипотез и употребляет для его характеристики
точно такое же выражение, которым в «Апологии Сократа» характеризуются занятия
философией: (kai ta meteora kai ta upo ges). Таким образом, термин метеоролесх выступает как синоним
слова философ, подчеркивая основной предмет философских размышлений того
времени, основную направленность философского мышления. Любопытно, что в
древнем Китае Цзоу Яню – главному представителю школы инь ян, тесно связанной с
астрономией, – было дано прозвище «Рассуждающий о небе» (тан тянь). В связи с
тем, что оно позднее приобрело наряду со значением «рассуждать об астрономии,
небе, мироздании» значение «говорить пустяки, болтать о том, о сем», его можно
рассматривать как аналогичное «метеоролесху».
Откликом на данную
ситуацию, возникшую в последней трети пятого века до н.э., можно считать
следующее место в 12 книге платоновских «Законов». Афинянин говорит, что
большинство людей думают, что будто те, кто занимается наукой о звездах и
другими необходимыми примыкающими к ней науками, становится безбожниками, так
как они замечают, что все происходящее, возможно, совершается по необходимости,
а не в силу разумной воли, направленной к осуществлению блага. И, отвечая на вопрос,
а как на самом деле, он говорит, что в наше время, то есть во время написания «Законов»,
понимание вещей противоположно тому. Он разъясняет: «Все то, что проносилось по
небу у них на глазах, показалось им наполненными камнями, землей и многими
иными неодушевленными телами, на которые разделились первоначала космоса». По
мнению персонажа диалога, «это-то и вызвало тогда появление безбожия, это-то и
вызвало отвращение к такого рода
занятиям». Он отмечает, что «сюда добавилось также поношение: поэты стали
сравнивать философов с собаками -
пустолайками и твердить другие бессмыслицы» (
Понимание философии
как рассуждений о небесных явлениях в широком смысле обнаруживается также в диалоге
платоновской школы «Соперники» (132 в). Можно указать и на такие источники, как
платоновские диалоги «Тимей» (47а), «Федр» (259d), аристотелевская «Метафизика», где философия
связывается с изучением небесных явлений. Небезынтересно отметить, что, согласно
пифагорейцу Филолаю, чьи книги, якобы, за большие деньги купил Платон, мудрость
(софия) возникает из знания о расположенных в порядке небесных телах (44 А 16).Самую
верхнюю часть, в которой, по его мнению, беспримесная чистота элементов, Филолай
называл Олимпом, пространство под сферой Олимпа, в котором расположены пять планет
вместе с солнцем и луной, – Космосом, а расположенную под ними подлунную и
околоземную часть, в которой находится мир переменчивого рождения – «Небом» («Ураном»).
Мнение Филолая о том, что мудрость бывает относительно
знания расположенных в порядке небесных тел, относительно же
беспорядочного мира рождающихся (вещей) –добродетель, причем первая совершенна,
вторая же несовершенна, на мой взгляд, явно перекликается со следующим положением:
«Поэтому тот, кто знает землю, мудр; тот, кто знает небо, – совершенномудр».
Разумеется, историк
античной философии У. А. Хайдель прав, утверждая, что первая греческая наука,
или философия, не была связана исключительно с небесными явлениями. Но все же подобная традиция, хоть и не столь
явная, как некоторые другие, сохранялась известное время в весьма отчетливом
виде. Стоит отметить, что схожая ситуация была и в древнем Китае. Прежде всего,
можно указать на школу инь ян (крупнейший представитель её - Цзоу Янь), тесно
связанную с астрономией.
Любопытно в связи с
данной традицией, упоминание Гальфридом Монмунтским в его «Истории бриттов» о
коллегии короля Артура, состоящей из двухсот мудрецов, которые, по словам
Гальфрида «превзойдя астрономию и другие науки, тщательно наблюдали за
движением небесных светил» («История бриттов». 156)
Представляется
очевидным, что если взглянуть на некоторых мыслителей в контексте этой
малоизвестной и подчас малозаметной традиции, восходящей к досократовской
философии, то они предстанут перед нами в другом свете, под другим углом
зрения.
Напомню, что одно
время (в значительной степени под влиянием философии Хайдеггера) было
относительно широко распространено увлечение досократовскими мыслителями. И
даже люди, не являющиеся историками философии, интересовались ими. Здесь
уместно вспомнить мечтающего о занятиях досократовской философии героя одного
из рассказов австрийской писательницы Ингеборг Бахман. В настоящее время все основное
внимание сосредотачивается на неоплатонизме.
Учитывая сказанное выше, если мы взглянем на
творческое наследие и деятельность
Николая Александровича
Козырева глазами автора «Послезакония», то мы увидим,
величайшего мудреца. Напомню, что по некоторым свидетельствам Платон написал
«Софист», «Политик» и собирался написать диалог «Философ», но не успел. Сочинение
«Послезаконие» и должно было ответить на вопрос, кто такой философ, кто
является величайшим мудрецом. Напомню, что согласно диалогу «величайшим мудрецом, является истинный астроном, при чем не тот,
что занимается астрономией по Гесиоду и ему подобным, ограничиваясь наблюдением
над заходом и восходом светил, но тот, истинный астроном, который, из восьми
кругооборотов, наблюдает преимущественно семь, при которых каждое светило
совершает свой путь, так что это нелегко мог бы усмотреть любой человек,
непричастный свойствам чудесной природы».
Подобно Анаксагору, Иону Хиосскому, Филолаю, Козырев
занимался исследованиями природы Луны; разрабатывал теорию о воздействии
времени на энергию космических тел, напоминающую о теории питания звезд,
Солнца, луны и комет, разрабатываемую Анаксагором, Гиппократом Хиосским и
стоиками; говорил о субстанциональности времени, что объединяет его с
представителями калавада в древней Индии и, возможно, с Анаксимандром, в
древней Греции (Анаксимандр, говоря об апейроне, учил о бесконечном (апейрон)
времени). Его деятельность заставляет вспомнить активного участника Академии и
Ликея Гераклида Понтийского, таких китайских мыслителей, как Цзоу Янь,
мыслителей ханьского времени Ян Сюна и Чжан Хэна и жившего позднее Ян Цюаня.
Если истолковать Время
как некую неподвижную целостность, являющуюся источником энергии звезд,
космических тел, то легко просматривается аналогия с метафизикой Аристотеля, с
его учением о неподвижном двигателе, приводящем все в движение. Напомню также
одну немаловажную деталь. В «Законах» Платона говорится, что многие думают, что
изучение звезд, неба ведет к безбожию, но, на деле эти занятия ведут к
благочестию. Это мнение проводится также и в «Послезаконии». Данная традиция существовала длительное время.
Достаточно указать на сочинения члена Лондонского
Королевского общества Вильяма Дерхема
(Дарема) (1657-1735), активного
исследователя туманностей, сочетавшего в своей деятельности и изучение астрономии, и
изучение философско-теологических проблем, автора сочинений
«Физико-теология, или демонстрация бытия и атрибутов Бога через его творение»
(1713) и «Астро-теология, или
демонстрация бытия и атрибутов Бога через обзор неба» (1714). Интересно, что в
России были знакомы с сочинениями Дарема.
Пример Козырева также
подтверждает мнение Платона: к благочестию, а не к безбожию ведет изучение
звезд и неба. И говоря в истории философии о связи философии и религии, о
мыслителях, сочетавших пытливый ум исследователя и веру, следует, как мне
представляется, упомянуть и о Николае Александровиче Козыреве.
Его занятия и
теоретической астрофизикой и наблюдательной астрономией снискали мировое
признание, а рассуждения о времени вызвали глубокий и все более растущий
интерес среди самых различных слоев общества.
Интересно, что
открытие вулканической деятельности на луне Н.А. Козыревым, перекликается с
утверждениями древних философов об огне внутри луны.
И последнее. Те
соображения, которые я сейчас изложил, как мне кажется, позволяют немного расширить рамки вывода и
сказать не только о Николае Козыреве.
Ведь можно вспомнить множество астрономов, затрагивающих связанные с
философией вопросы, имена которых или не попадают на страницы философских словарей и истории
философии, или очень редко попадают.
Это и Птолемей, Кеплер, Ламберт, Гершель, пастор Секки, Джинс и Эддингтон. Разумеется,
к названным можно добавить еще целый ряд
имен. (Если вспомнить Восток, то Бируни, Туси). Стоит обратить внимание
на то, что говорит об Эддингтоне и Уайтхеде известный философ и историк философии Джон Пассмор. «Математики
по образованию, они были метафизиками до
кончиков ногтей в век, когда метафизикой пренебрегали профессиональные философы. Получилось так, –замечает
историк философии, – что физика в самых разных вопросах унаследовала
обязанности метафизики и первое место в этих вопросах занимал вопрос о
пространстве и времени».
Говоря о Козыреве,
Птолемее, Кеплере, Ламберте, Гершеле, пасторе Секки, Джинсе и Эддингтоне, пожалуй,
можно указать общую для них всех черту: все это были глубоко религиозные,
верующие люди, с ясно выраженной устремленностью к философии. И здесь можно
заметить следующее: учитывая, как много в настоящее время говорят о взаимоотношении
религии, науки и философии, историкам философии не стоит пренебрегать
данным фактическим материалом. И я
полагаю, что не далеко то время, когда имя Н.А. Козырева, по праву, займет свое
место на страницах энциклопедии по истории
русской философии. И выход в свет замечательного сборника, посвященного
ему, и данная конференция позволяют полагать,
что это непустые надежды.