О. В. Панкратьев

В чем наша задача

 

Говоря о преподавании курса основ духовно-нравственной культуры, нельзя не считаться с общей культурной ситуацией, которая делает преподавание данного курса настолько же необходимым, насколько и проблематичным. Для начала нужно понять одну простую вещь: современное образование менее всего нуждается в этом курсе. Духовно-нравственная проблематика выпадает из его поля зрения в силу того, что по сути своей это образование глубоко наукообразно и находится по ту сторону добра и зла. Любая дисциплина, так или иначе соприкасающаяся с этой тематикой, рассматривается здесь как ненужный довесок к и без того перегруженному информацией образовательному процессу. Точная наука, как и представляющие ее дисциплины, здесь все еще мыслится как базис, по отношению к которому все остальные неточные науки и дисциплины мыслятся в качестве надстройки. Введение же курса, ориентирующегося на преподавание духовно-нравственных основ, может вызвать к себе куда большую антипатию, в связи с тем что сфера духовно-нравственная не только не подлежит юрисдикции точных и даже гуманитарных наук, но еще и потому, что эта сфера, хотя и не нуждается в математической точности, зато обладает куда большей строгостью и всеобщностью.

Любой преподаватель данного курса, если он действительно заинтересован в успехе, не может не отдавать себе отчет в том, что он должен говорить о вещах несопоставимых по своей важности с тем, что говорят другие дисциплины. Незнание математики и даже литературы (во всяком случае, так как она у нас зачастую преподается) — ничто по сравнению с нравственной слепотой. Именно эта простая вещь никак не хочет осознаваться как нашим образованием, так и обществом в целом. Нравственность в лучшем случае мыслится как результат каких-нибудь социально-экономических процессов, но не как их условие и тем более цель. Все еще часто встречающиеся упования на средний класс, который вдруг начнет платить налоги и финансировать науку, мало чем отличаются от марксистской веры в пролетариат.

Профессионализм, успех, состоятельность — новые идолы современной России, еще очень далекой от их развенчания как абсолютных благ. Именно в такой атмосфере синонимом нравственности становится патриотизм как ответ на все мучающие нас духовно-нравственные вопросы, выходящие за рамки гешефта. Такой уклон в сторону патриотических чувств не может не настораживать: ведь здесь нравственная сфера как раз и лишается своей всеобщности и самостоятельности. Эта ограниченность патриотизма не бросается в глаза лишь потому, что патриотическая идеология по сути своей глубоко идеалистична. Однако этот идеализм крайне опасен, поскольку его бескорыстность как раз и выдает себя за подлинную нравственность. К несчастью, наше православие с его географическим партикуляризмом способствует этому заблуждению. Национальная гордыня у нас неотделима от гордыни религиозной. Вот почему было бы крайне опрометчивым сводить преподавание основ духовно-нравственной культуры к преподаванию основ православия, и тем более к казенным урокам патриотического воспитания. Нельзя сводить данный курс и к преподаванию Закона Божьего, поскольку для неверующего человека сведение нравственности к требованиям Бога, в которого он не верит, может скомпрометировать и саму нравственность.

Данный курс должен быть не столько догматическим, сколько проблематическим. Современный человек, все еще верный ключевым идеям Просвещения, теряет вкус к нравственной проблематике не в силу какой-то нравственной порчи, сколько в силу того, что нравственность стала для него чем-то само собой разумеющимся. Вера в доброту человеческой природы глубоко укоренилась в его сознании, несмотря на всю свою очевидную наивность. Подобное самодовольство ставит его разум выше морально-этической проблематики, оставляя ее на откуп чувств. Вот здесь-то курс ДНК и должен сказать свое веское слово: нравственность не является чем-то само собой разумеющимся, она требует осмысления, причем не как чего-то внеположного ей (вроде научной этики), а как того, что необходимо для ее существования. Там, где человек перестает задаваться морально-этическими вопросами, довольствуясь в лучшем случае ответами на них, умирает и его нравственное самосознание.

При малейшей попытке затронуть морально-этическую проблематику, в глазах этого человека можно прочесть крайнее недоумение: «О чем здесь вообще говорить?! Ведь и так все ясно». Однако уже опыт постоянно вопрошающего Сократа показывает, что нравственное самосознание просыпается лишь там, где вопрос ценится больше, чем ответ на него. Достоевский и Ницше довели опыт этого вопрошания до предела: и у того, и у другого нерв духовно-нравственного самосознания — в постановке под вопрос самой морали. И здесь не так важно, с каких позиций ведется критика гуманистических ценностей — с позиций христианства или антихристианства. Важно то, что оба автора возвращают нас в сферу духовно-нравственной проблематики посредством выбивания почвы из-под ног нашего морального самодовольства. Серьезный разговор о добре и зле не должен избегать злых вопросов. Именно эти вопросы интересны думающей молодежи и самое страшное, что, избегая их как аморальных, всевозможные поборники морали отбивают у молодых людей всякий интерес к морально-этической проблематике.

Вот почему в курсе ДНК так важно не бояться самых неудобных вопросов, поскольку только они могут всерьез раскрыть перед нами всю глубину духовных проблем. Если учесть, что мы существуем в атеистической культуре, эти вопросы не заставят долго ждать. Именно атеизм является для всех нас катализатором проблем, вокруг которых может завязаться серьезный разговор между атеистом и верующим. Конечно, можно ввести атеиста в храм, где он будет благоговейно молчать или посадить рядом со священником, который ему еще раз что-нибудь скажет о Боге. Атеист так и останется при своем мнении, но не потому, что он так упрям и даже не потому, что его не убедили в обратном, а прежде всего потому, что к нему не обращались как к атеисту. Его всего лишь рассматривали как неверующего, который никак не может поверить. Но как бы это странно ни прозвучало,  серьезные подвижки в сознании атеиста могут произойти лишь тогда, когда он со всей ответственностью отнесется к своему атеизму. Мы почти не обращаем внимания на тот простой факт, что в атеистической культуре именно атеист может стать верующим, но не наоборот. Это значит, что серьезный разговор с атеистом возможен лишь исходя из его основной установки на атеизм. И преимущество христианина в данном диалоге не в том, что он верит в Бога, а в том, что он может поставить себя на место атеиста, оставаясь верующим, тогда как атеист может встать на место верующего, только перестав быть атеистом. Яркий пример подобного преимущества можно найти уже у Паскаля, особенно в его остроумном «пари». Мало кто замечает, что Паскаль сражается с атеистами на их территории. Он принимает не только основные посылки атеизма (нет Бога и нет вечной жизни), но и выводы из этих посылок, которые оказываются неожиданными и для самих атеистов: верить все равно выгоднее, чем не верить.

К сожалению, современные христиане как правило предпочитают не побеждать на чужом поле, а защищаться на своем. В нынешней культурной ситуации они обрекают себя на осадное положение без надежды на выигрыш уже в этом мире. Перед лицом атеистов они всеми силами стараются оправдать свою веру, забывая о том, что сами атеисты еще должны оправдать свое неверие. Курс ДНК как раз и мог бы изменить эту ситуацию, делая упор не на полемику с атеизмом, а на диалог. Как бы это ни было трудно, только в атмосфере серьезного диалога возможен успех данного курса. И здесь уже не имеет значения, носит ли этот курс светский или религиозный характер, поскольку речь идет не о споре, в котором кто-то должен победить, а о разговоре, выявляющем как существенные различия, так и сущностную общность данных установок, поскольку и та, и другая выносят свое решение о Бытии или Не-бытии Бога. Необходимо показать, как глубоко европейский атеизм укоренен в христианстве, выступая по сути своей явлением христианской культуры.

И не надо бояться, что освещение данной темы будет вестись в рамках светского преподавания, если оно не будет путаться с атеистическим, поскольку именно светское преподавание может обеспечить уважительное отношение к светским ценностям, которые наша православная церковь склонна игнорировать. Только когда христиане (и особенно православные) начнут считаться с этими ценностями, они смогут увидеть в них глубокий христианский смысл, который ускользает от светских интерпретаторов. И надо признать, что современное христианство куда более нуждается в хорошем светском образовании, обеспечивающем диалог с атеизмом, чем атеизм, самодовольно избегающий этого диалога. Глубокое раскрытие проблемы атеизма само собой снимает вопрос о том, почему в многонациональной стране приоритет отдается именно христианству. Ведь только христианство может оценить по достоинству плоды светской культуры.

Хотя еще раз важно подчеркнуть всю опасность сведения христианства к православию, с его крайней недооценкой или крайне-отрицательной оценкой такого явления, как секуляризация. Здесь необходимо обращение к опыту других конфессий (католичество и протестантизм), для которых автономия культуры уже давно стала неоспоримым фактом, требующим серьезного анализа. Следует осмыслить положительные и отрицательные аспекты данного процесса. Положительные аспекты, так или иначе, связаны с областью человеческой свободы, которая уже понимается не как аскетическая свобода от мира, а как свобода в мире, подразумевающая не преодоление, а деятельное преображение мировой реальности.

Надо заметить, что подобное светское понимание свободы куда более соответствует духу христианского откровения, чем аскетическое бегство от мира. В связи со сказанным весьма полезно рассмотреть то значение, которое в данном контексте приобретает голос человеческой совести. Сфера совести резко расширяется, ее уже невозможно мыслить в сугубо религиозных тонах,  поскольку она становится ответственностью за мир, на что, в частности, указывает атеистический экзистенциализм Сартра. В развитых правовых государствах человек уже начинает испытывать ответственность не только за то, что происходит у него под носом или в его стране, но и за то, что происходит в других странах. Современная Россия, напротив, прекрасный образчик того, как индифферентность людей в социально-политической сфере порождает и морально-этическую индифферентность, которая, при этом, может запросто сочетаться с религиозным благочестием. И современным (особенно православным) христианам надо признать, что духовно-нравственная глубина совести нуждается и в ее социально-политическом, т.е. опять-таки светском выражении. При этом, все же нужно соблюдать пусть и уважительную, но критическую дистанцию по отношению к этим светским ценностям, не уподобляясь, как говорит ап. Павел, «совопросникам века сего».

Европейская культура — и в этом отрицательная сторона секуляризации — не просто научилась обходиться без Бога во всех своих автономных сферах, а перестала нуждаться в Нем. Автономная этика замкнула западного человека в своих точных координатах и не дает ему возможности сбиться с курса. Это этика порядочного и довольного собой буржуа, уже не нуждающегося в Боге. В России же — и в этом наше трагическое преимущество перед Европой — недостаточность и ограниченность светской, автономной морали, напротив, чувствовалась и чувствуется чрезвычайно живо. Русский человек, подобно Ивану Карамазову у Достоевского, все еще подспудно понимает, что если Бога нет, то все позволено.

С этой глубокой внутренней уверенностью, конечно же, связана удручающая неустроенность русского быта во всех его проявлениях. Наш атеизм, в отличие от европейского, куда более нигилистичен: он не довольствуется гуманистическими ценностями и автономной этикой, как, впрочем, и автономной эстетикой. Неверие русского человека крайне разрушительно и оборачивается уже не только морально-этической деградацией, но и экологической катастрофой. Повсеместные помойки в лесах и на берегах озер, подобно пресловутому правовому беспределу, говорят о том, что для нас природа без Бога, как и нравственность без Бога, не имеет никакого самостоятельного значения. Но именно поэтому Бог для нас все еще является ответом на главные (и не только главные) вопросы нашей жизни, а не обитает в пределах кабинетного богословия. И если в процессе преподавания курса духовно-нравственной культуры эти вопросы будут ставиться со всей остротой, настоятельность разговора о Боге прорвет все барьеры, которые ему ставит наша наукообразная мысль.

Но здесь очень важно умение преподавателя не только ставить, но и слышать эти вопросы, слышать слушающих его людей, одновременно побуждая их к этим вопросам. Платон в «Федоне» рассматривает вопрос как припоминание ответа. Перегруженное информацией образование сегодня превращает человека в культурного двоечника, довольного тем, что он знает ответы, вычитанные им в конце учебника. Изобилие информации приводит к тому, что  современному человеку больше хочется забыть, чем помнить. Культурное варварство — явление культуры, отождествляющей знание с информацией и не справляющейся с ней. Обсуждаемый курс как раз и должен исходить не из подчинения памяти информации, а из сущностной сопряженности памяти и понимания. По-настоящему помниться лишь то, что понимается. Но само это понимание может быть не понято нами: мы запомнили мелодию или темное, насыщенное метафорами стихотворение, которое нам кажется непонятным, но мы его помним, поскольку в каком-то глубоком и еле уловимом поэтическом смысле мы его все-таки поняли. Это значит, что наше собственное понимание гораздо глубже нашей способности понять то, как мы понимаем. Такое понимание заставляет нас самих еще расти до себя, меняя нас внутренне.

Современное образование как раз игнорирует этот аспект понимания. Оно хочет, чтобы понимание опускалось до уровня не желающего расти до него человека. И здесь крайне необходим опыт греков, мыслящих образование (пайдею) как воспитание в самом глубоком смысле этого слова. Согласно этой установке, мы не только понимаем, чтобы меняться, но и меняемся, чтобы понимать. Образование в данном случае является не формированием специалиста, но образованием самого человека. Именно из этой установки должно исходить и преподавание курса ДНК. В противном случае, мы получим еще один ненужный и перенасыщенный информацией предмет, отягчающий жизнь современного школьника и компрометирующий те цели, которые он перед собой ставит.