Кожемяко Варвара Сергеевна

                                                      НОУ Гимназия «Немецкая гимназия

                                                      «Петершуле», завкафедрой русской

                                                       словесности.

 

               Мировая литература  и нравственные ценности.

                                                                        

Две вещи наполняют душу всегда новым

 и все более сильным удивлением и благоговением

– это звездное небо надо мной и

моральный закон во мне…

Иммануил Кант

                                                    

 

 Дмитрий Сергеевич Лихачев говорил о том, что для  существования и развития настоящей, большой культуры «в обществе должна наличествовать  высокая культурная осведомленность, более того – культурная среда, среда, владеющая не только национальными культурными ценностями, но и ценностями, приадлежащими всему человечеству.  Такая культуросфера – концептосфера – яснее всего выражена в европейской, точнее, в западноевропейской культуре. Она сохраняет в себе все культуры прошлого и настоящего: античность, ближневосточную культуру, исламскую,  буддистскую».

  Нельзя не согласиться с утверждением, что  европейская культура – культура общечеловеческая. И мы, люди,  принадлежащие к культуре России, должны принадлежать общечеловеческой культуре  именно через принадлежность к европейской музыке, живописи, литературе. Невозможно понять мировые  культурные ценности, не ощутив себя частью этой культуры.  Как словесник, я отановлюсь на той части мирового культурного процесса, который представлен литературой.

   Литература возникла практически одновременно с появлением человека. При этом не столь существенен  фактор письменной фиксации произведения. Среди фольклора  разных стран мы можем найти произведения, которые с полным правом можно отнести к шедеврам мировой литературы. Человечество развивалось, и параллельно с ним развивалась литература, отражая общество и как социум, и  как объединение самодостаточных творческих личностей.   Люди, наделенные даром слова, получили возможность влиять на сердца, умы и души людей, ибо мало что может сравниться со словом по силе воздействия.   Вспомним слова, сказанные в середине ХХ столетия Вадимом Шефнером. Слова, увы, ставшие неким штампом, возможно, из-за слишком частого употребления.  « Словом можно убить, словом можно спасти…» Но если вдуматься в эти незамысловатые строчки, то мы увидим, насколько глубокая и в то же время ясная и понятная мысль заключена в них. Именно слово, литература были и есть и  будут тем, что позволяет человеку оставаться  мыслящим, чувствующим, осознающим.

  У незаслуженно забытого замечательного русского писателя позапрошлого века Глеба Успенского есть рассказ «Выпрямила».    

Герой рассказа очень подавлен, он, как мы бы сегодня сказали, в стрессовом состоянии, в депрессии, и считает, что жизнь кончена, не имеет никакого смысла, впереди только тьма. И вот он попадает в Лувр, видит Венеру Милосскую и... возрождается к жизни. «Выпрямила» — означает, что человека согнувшегося, потерявшего всякую основу, опору в жизни, именно выпрямило прекрасное произведение искусства. Дало ему силу жить. Можно  назвать это врачеванием, но только врачеванием духовным. Человек не принимал капли или пилюли. Он вошел в духовный контакт с великим произведением искусства, с образом красоты, образом возвышенным, образом огромного внутреннего духовного наполнения. И вся дальнейшая жизнь человека была преображена соприкосновением с этой истинной красотой.

   Но вдруг, на пустом месте, такое преображение не происходит. Человек должен быть подготовлен к восприятию искусства. Это не таблица умножения — за два дня не выучишь. К пониманию искусства ведут только глубинная работа души, знания: они дают импульс чувствам, определенному эмоциональному настрою. В противном случае  не «выпрямит» даже самое великое произведение искусства.   К сожалению, мы потеряли уже не одно поколение людей, для которых все, что лежит в сфере чувств, остается чуждым. В обиход прочно вошла полупрезрительная фраза: «Ну, тут одни эмоции!» А между тем мир эмоций —    огромный мир! И восприятие жизни обязательно должно идти через эмоции, а не только через законы и формулы.

  Мое глубочайшее убеждение  в том, что в рамках школы  такое воспитание, а порой даже формирование эмоциональной  культуры – задача именно курса литературы. Возможно, мои слова прозвучат достаточно пафосно, но «если не мы, то кто ?». Можно много говорить о современных личностно ориентированных педагогических технологиях, но это теория. Всегда существует опасность, что, пока ведутся длительные и, несомненно, полезные и интересные дискуссии о специфике образовательного процесса  и исследования новых технологий, очередной выпускник школы покинет ее, так и не приобретя того самого умения чувствовать, понимать и ценить духовную составляющую жизни. Для ученого-теоретика год – это очень небольшой отрезок времени, небольшой шаг на пути исследования. Для школьного преподавателя год – это еще несколько человек, которые ушли из школы без той самой «искорки», которая так важна для нравственного развития человека. Вы можете сказать, что все зависит от преподавателя – смог ли он заронить в душу ребенка семена нравственности, духовности, чувства прекрасного? Несомненно, личность педагога важна. Но одного желания недостаточно.

  Школьный курс литературы, на мой взгляд, слишком статичен для современного мира, и его составители, если вспомнить всем известные строки, «страшно далеки… от народа». Тот уровень кругозора, тот спектр литературных знаний, которые предлагаются школьной программой непозволительно узки для современного молодого человека, который хочет и может ощущать себя «гражданином мира». Русскую литературу, особенно ту ее часть, которую традиционно называют «классической русской литературой» невозможно воспринимать вне контекста мировой культуры. Ведь наша национальная литература удивительно нравоучительна. Согласитесь, слово «нравоучительный» в современном языке получило некую если не негативную, то близкую к этому стилистическую окраску.  Но что значит нравоучительный? С.И.Ожегов в своем словаре дает такое толкование: «Нравоучение – поучение, внушение нравственных ценностей». Вот они – те слова, которые являются для русской литературы,  для лучших ее образцов главными, ключевыми. Внушение, объяснение, толкование нравственных ценностей посредством литературного произведения. Уникальность литературы как сферы мирового культурного процесса в том, что она как ни один другой вид искусства отражала малейшие изменения в жизни человеческого общества, и, анализируя литературу, мы можем проследить весь путь формирования человеческой нравственности, весь нелегкий и еще далеко не завершенный путь человека к постижению истины.

    Если говорить о мировой литературе  в целом, то несложно выделить несколько этапов, ставших знаковыми для человеческой истории, этапами  трансформации  старых и возникновения новых духовных ценностей. Если говорить в целом, мы можем выделить следующие этапы развития мировой литературы: античная литература, литература Средневековья и эпохи Возрождения, литература периода классицизма и сентиментализма, эпоха романтизма и приход в литературу реализма. Разумеется, это деление на этапы очень условно. Но, если мы посмотрим на путь, который прошла наша национальная литература, мы увидим несколько иную картину. Я не буду останавливаться на данном  вопросе, так как это тема отдельного серьезного разговора. Сегодня мы говорим о мировой литературе как отражении нравственных ценностей в их становлении и развитии. В центре внимания духовно-нравственных ценностей находятся такие базовые ценности, как истина, добро, красота, чувство долга, совесть.

   Аристотель, Эсхил, Аристофан, Овидий -  разве в их произведениях ( как философских, так и драматических) не ставятся вопросы о том, что есть истина, что есть истинная красота и какова роль чувства долга? Например, «Флориды» Апулея – зеркало общественных и литературных нравов той эпохи, ее идей, настроении и радостей. Или Плутарх, который в своих «Сравнительных жизнеопиcаниях» говорил о психологии  своих героев, исходя из того, что человеку присуще стремление к добру и это качество следует всячески укреплять путем изучения благородных деяний известных людей. Можно долго перечислять античных авторов, говорящих о нравственных ценностях, близких не только древним грекам или древним римлянам, но и последующим поколениям.

   В литературе Средневековья, несомненно, приоритетными становятся  несколько иные нравственные ценности: высшей целью  возникшее и укрепившееся христианство объявляет спасение человека. Люди грешны перед Богом. Спасение требует веры в Бога, духовных усилий, благочестивой жизни, искреннего покаяния в грехах.  В этом добровольном акте смирения, добровольном отказе от собственной воли и состоит, с точки зрения христианства, подлинная свобода человека, а не ведущее к греху своеволие. Провозглашая доминирование духовного над плотским, отдавая приоритет внутреннему миру человека, христианство сыграло огромную роль в формировании нравственного облика средневекового человека. Идеи милосердия, бескорыстной добродетели, осуждение стяжательства и богатства - эти и другие христианские ценности - хотя и не были практически реализованы ни в одном из сословий средневекового общества , все же оказали существенное влияние на формирование духовно-нравственной сферы средневековой культуры. Человек Средневековья верил в Бога, и эта вера помогала ориентироваться в мире нравственных ценностей. Герой средневекового эпоса – истинный христианин, верный вассал, чуждый стремления к наживе благородный человек. При этом характерным для средневековой литературы становится тезис о равенстве всех перед лицом  Всевышнего, о благородстве, не зависящем от происхождения.

   В итоге литературная мифология на севере Европы кристаллизовалась в цикле артуровских романов, а на юге - в "Божественной Комедии" Данте. При всем различии этих феноменов, в них мы находим общий для зрелого Средневековья идеал добра: это ценность, которая требует одновременно рыцарского подвига и монашеского смирения, принятия мира как творения Бога и отвержения мира как самодостаточной реальности. Негатив этого идеала - зло - подтверждает то же самое. Мир и человек, замкнутые на себя, на самоутверждение, приходят к смерти и злу; мир и человек, утверждающие себя ради высшего смысла, приходят к спасению. 

    Следующий поворот этического самосознания занял почти  триста лет: XIV-XVI вв. Все три его великие компоненты - эстетическая (Ренессанс), этическая (Гуманизм) и религиозная (Реформация) - могут быть обобщены именно этическим принципом, то есть программой Гуманизма, хотя нам, когда мы говорим об искусстве вообще и о литературе в частности, более привычен термин "Возрождение". Нравственность как таковая становится вершиной  стремлений человеческих, целью человека-творца. Идеал природного совершенства столкнулся с идеалом волевого самоутверждения, в результате чего выяснилось, что природа равнодушна к человеку и знать ничего не хочет о "венце творения", легко растворяя его в своих стихиях; человеческое же Я равнодушно к морали и легко превращается в разрушительную и даже саморазрушительную силу. Лютер, Макиавелли, Монтень, Сервантес, Шекспир - как бы ни пытались они идейно или эмоционально компенсировать разочарование - в осознании этого печального итога Гуманизма доходят до крайних глубин трагизма.

   Идеология Просвещения сугубо рационалистична, но было бы серьезной ошибкой говорить о том, что в эпоху Просвещения нравственные аспекты литературы отходят на второй план. Напротив, они всячески декларируются, приобретая некую научную форму, подвергаясь всестороннему изучению, анализу, философской интерпретации.  Именно в эпоху Перосвещения возникает понятие национальной литературы. Начинают окончательно формироваться такие нравственные категории, как патриотизм в его современном понимании,  вера в разум и моральное самосовершенствование человека. Конечно, можно много говорить о непростых отношениях писателей того периода с церковью и религией. Но. Опять же, это тема отдельного разговора.

   На смену рационально ориентированной эпохе Просвещения приходит период роантизма,специфика которого заключается в том, что не рациональная настроенность, а эмоциональное состояние является результатом особой сопряженности сознания и бытия и стимулирует озабоченность в компенсации утраченного «бытийного» основания существования человека в мире. В решении этой проблемы не могут помочь рациональные установки, как и характер озабоченности - вопрос не для ratio. В поисках ответа, не находя его вовне, европейское сознание обращается к глубинам души, всматривается в религию, а исследователи философии культуры и религии - углубляются в вопросы преемственности традиций, содержания и смысла религиозных представлений и ориентации. Об этом свидетельствуют литературные манифесты представителей романтического движения:  В.Гюго, Ж. де Сталь, Ф.Шатобриана. Нельзя не упомянуть и  мистико-религиозное умонастроение в романтическом творчестве, в частности  Л.Уланд, Ш.Нодье . Интересны и программные произведения романтиков: ортодоксального католика Ф. Шатобриана, представителя мистико-религиозных взглядов Новалиса, а также многочисленные труды романтиков по эстетике. Важным моментом для романтиков является категория внутренней красоты, вопрос взаимоотношений молодости и старости, вопрос вечной жизни. Для  романтизма молодость есть прежде всего категория духовно-нравственная и ее атрибутами является не свежесть лица и быстрота движений, а творческая активность личности, вера в высшие нравственные ценности и сильно возбужденный общечеловеческий интерес. Отсутствие этих характеристик, замена их на противоположные — это и есть старость, несмотря на физическое состояние организма. Старость — не возрастная пора жизни, а момент утраты идеалов, духовное омертвение, господство эгоистических целей и интересов. Гейне, Байрон, Шиллер, Гете…Перечень можно продолжать бесконечно.

    Романтизм с его рефлексирующими героями сменился реализмом. Сначала критическим, затем синкретическим. И здесь нельзя не сказать о несколько неверном понимании реализма в мировой литературе.  Традиционное литературоведение видело в классической  реалистической  литературе критический пафос, "срывание всех и всяческих масок", обличение общественных  порядков, борьбу за счастье народа. Несомненно, в таком подходе есть резон, но все же он представляется вторичным по отношению к важнейшей стороне мировой литературы  - глубочайшему нравственному, духовному поиску . И вот здесь впервые, пожалуй, за все века,  на первый план мировой литературы выходит литература русская, как то прибежище нравственности, духовности, веры.Это прекрасно почувствовал Стефан Цвейг: "Раскройте любую из пятидесяти тысяч книг, ежегодно производимых в Европе. О чем они говорят? О счастье. У Диккенса целью всех стремлений будет миловидный коттедж на лоне природы, у Бальзака замок с титулом пэра и миллионами. Кто из героев Достоевского стремится к этому? Никто. Ни один". Цель русского героя не во внешнем успехе, не в безбедной жизни, что в западной литературе ставилось идеалом стремления людей, а Совесть становится основой основ всего бытия человеческого. Вот герой Джека Лондона, сильный, смелый золотоискатель. Он в трагическом тупике: кончились продукты, иссякли силы, мороз и ледяное безмолвие побеждают. Что может помочь? И герою является видение: "Он увидел город своих грез ... речные пароходы, в три ряда стоящие на якоре... лесопилки на полном ходу ... игорные дома, банкирские конторы, биржи, крупные ставки ... Обидно все-таки, подумал он, упустить свое счастье. От этой мысли жизнь встрепенулась в нем". И этот храбрый человек, представив, что он никогда не сделает ставку в рулетке, не сорвет куш на бирже, начинает с удвоенной силой бороться за жизнь.  Я ни в коем случае не хочу сказать. Что западноевропейская или американская литература эпохи реализма бездуховна. Но именно в этот период начинается то разделение и различное осмысление нравственных ценностей, которое мы видим сегодня.  Русский реализм вырос из европейского, но шагнул гораздо дальше. Если перфразировать известные слова «..все мы вышли из гоголевской «Шинели»…», то можно сказать, что весь русский реализм «вышел» из реализма европейского. Поэтому разговаривать о русской классической литературе, не говоря о Бользаке, о Диккенсе, о Золя, о Ремарке, просто невозможно. Но нам приходится пока это делать.

  Чтобы мои слова не выглядели абстрактными рассуждениями, приведу несколько цифр. На изучение античной литературы в школьном курсе отводится 5 уроков в 6 классе, посвященные мифам Древней Греции, и 2 урока в 9 классе, посвященные трагедии Эсхила «Прометей прикованный». Разве этого достаточно для того, чтобы осмыслить даже в общих чертах такой важный для понимания огромной части русской литературы период развития мирового литературного процесса?! Как мы потом будем читать Пушкина с его многочисленными ссылками на античность? Как поймем Ломоносова, Державина,  Карамзина? Как уловим необходимые для понимания текста реминисценции? Учитель вынужден «переводить» те же пушкинские тексты, восполняя пробелы. Следующие цифры тоже не придуманы мной, увы, а взяты из реально существующей школьной программы по литературе для различных классов. Не буду утомлять вас, и просто перечислю: творчество Мольера – 3 часа, Байрона – 1 час, Шекспира – 4 часа, Данте – 1 час, еще по часу на творчество отдельных авторов. Но что такое один урок? Что можно рассказать, например, о Данте и его «Божественной комедии» за 40 минут? Это не знакомство с мировой литературой, это профанация. А такие великие писатели, как Бальзак, Гюго, Томас Манн, Петрарка, Свифт, Камю, Белль, Драйзер вообще даже не упоминаются. Но как же говорить о поэзии «серебряного века», не говоря о Бодлере или Рембо? Или о романе «Господа Головлевы», не говоря о тех, кто продолжил и развил жанр семейной хроники – о Томасе Манне и Джордже Голсуорси? А «Мастер и Маргарита» Булгакова без должного знания Библии, великой трагедии Гете «Фауст», без хотя бы смутного представления о том, кто такой Кант – бессмысленная трата времени. Говорить на эту тему можно бесконечно, но, я надеюсь, что время разговоров сменится временем конкретных дел. А  именно – включением в программу курса мировой литературы.